1907г. Мне 20 лет.
1910г. Мои братья. Арсений,
Никифор и Я.
Арсений работал шофером у какого - то фабриканта в Петрограде. Никифор поступил в горное высшее училище в
Екатеринославе на геолога.
1913г. Семейное фото.
Первая мировая война меня захватила в 1914 году, работающим на заводе. Призыву по мобилизации я не подлежал как ополченец. А когда стали и ополченцев брать, тогда на заводе таковых взяли на учет как военнообязанных, оставленных для работы на заводе, в число которых я зачислялся. Завод начал выполнять военные заказы.
В 1915 году меня перевели в токарно-снарядную мастерскую в качестве бригадира токарей по обточке снарядов.
1915 год. В нашей семье скорбь. На войне погиб мой брат Арсений в возрасте 25 лет.
В апреле 1916 года я принимал участие в забастовке рабочих всего завода, длившейся 3 недели и окончившейся частичным удовлетворением.
1 апреля бросили работу котельщики, получив сведения, что за март их зарплата будет ниже февральской. Администрация уволила всех участников забастовки. Тогда в знак солидарности с ними рабочие других цехов начали бросать работу. Стачка превратилась во всеобщую. Из пяти доменных печей работали две. Да и то их обслуживали военнопленные. Кроме повышения зарплаты и 8-часового рабочего дня было выдвинуто требование немедленно восстановить на работу всех уволенных.
Прибывают на подкрепление дополнительные силы войск и полиции. Директор объявляет уволенными всех, кто не приступит к работе. Но рабочие и не думали отступать. Прибыла правительственная комиссия, пригласившая на переговоры уволенных котельщиков. У одного из них, Я. Горшкова, посмотрев по расчетной книжке заработок, спросили, почему он, имея приличные деньги, принимает участие в забастовке. На это рабочий ответил, что его заработок намного выше зарплаты большинства, поэтому он бастует в знак солидарности с товарищами.
Зарплату вынуждены были повысить многим категориям рабочих. Но в то же время 360 человек были мобилизованы и отправлены на фронт, были арестованы М. Арсеничев, И. Беседов, А. Беспалов, И. Колюбаев. А. Губа, Д. Тюленев и другие. На этот раз меры были приняты жесткие – суд, ссылка, откуда они вернутся только после февральской революции 1917 года.
1916 год. Брат Никифор, получив специальность геолога, уезжает в Среднюю Азию на Балхаш.
В период начала революции и свержения царской власти, в феврале 1917 года, я продолжал работать на заводе, где в 1917 году снова вступил в члены профсоюза.
1918 г. 10 января - в селе Каменском была установлена Советская власть.
А с 24 апреля в Каменское вступают немецкие войска вместе с войсками гетмана Скоропадского. Завод возвращается прежним владельцам.
В 1918 году после ликвидации снарядного цеха я был переведен в механический цех в качестве токаря. А после тарифной реформы с проведением разрядной системы, категорий оплаты, с разбивкой работ и рабочих меня по выдвижению перевели в цеховую участковую и общезаводскую расценочные комиссии О.З.Р.К., где я работал 1,5 года,
Снова смена власти после прихода регулярной Красной армии в январе 1919 г.
В 1919 году для отпора деникинским банда проводилась мобилизация в Красную армию в Каменском участке, на учёте которого и я состоял, но по болезни (туберкулез) мне дали отсрочку и выдали об этом соответствующую справку, а потом выдали мне справку из военкома, как военнообязанного для работы в механическом цехе в числе 3 чел. токарей и несколько слесарей, по выполнению поступающей работы с фронта из оружия, как то: точили бойки для пулеметов и изготовляли бойки для ружей, для пушек легкой артиллерии и работы для речной флотилии бронепароходов.
В 1919 году для нужд Красной армии были изготовлены два бронепоезда – «Советская Россия» и «Советская Украина»
16 июля 1919 г. большевиками были арестованы: инженер прокатного отделения Днепровского завода Рысинский, служащий главной бухгалтерии Маге и служащий кирпичного отделения Шимкевич. Все трое увезены в штаб на станцию Воскобойня и утром на следующий день, после издевательств и глумления, расстреляны.
Семь раз в 1919 году в городе менялась власть. И каждая приносила погромы и расстрелы.
1919г.
Атаман Н. А. Григорьев (слева) и В. А. Антонов-Овсеенко
1919г. 14 августа. В городе войска Деникина. В яхт-клубе банкет, посвященный прибытию деникинской флотилии в село Каменское. Во время банкета военные убивают сотрудника гимназии Ковалевича, по вине которого были отстранены от работы основатели гимназии Морозы Спиридон и Анна.
1919 г. 18 декабря - власть в Каменском (Днепродзержинск) перешла в руки Военно-революционного комитета. Председатель Ревкома - Максимов. Стали прибывать местные большевики. Деньги приказано брать всякие, выпущенные разными правительствами. Жизнь стала дорожать.
1920г. С 1 января советской властью введен комендантский час.
Зарплата рабочему 100 рублей, а буханка хлеба на базаре 1000 рублей. В связи с отсутствием денег рабочим начали давать зарплату металлом для обмена на рынке на продукты. Это повлекло сплошное воровство на заводе. Завод начал организовывать продотряды для добычи хлеба в селах. Но под Криничками селяне оказали вооруженное сопротивление. 7 человек продотряда погибли. Началась эпидемия сыпного тифа.
1920 г. июнь.
Одним из первых политических мероприятий пришедших к власти Советов стал суд над супругами Мороз. На протяжении пяти дней марта 1920 года в большом зале екатеринославской гостиницы «Франция» заседал революционный военный трибунал. Бывшую директрису женской гимназии Анну Оттовну Мороз и её мужа, учителя той же гимназии и редактора ежедневной общественной и литературной газеты «Отклики жизни» Спиридона Тимофеевича Мороза обвиняли в организации убийства М. М. Ковалевича.
Ревтрибунал под председательством Д. Лебедя приговорил супругов к высшей мере наказания - расстрелу. Ходатайство подсудимых во ВЦИК о помиловании было решительно отклонено, и в июне 1920 года карающий меч революции привёл в исполнение приговор над «лютыми врагами Советской власти, организаторами зверского убийства талантливого педагога и революционера Михаила Максимовича Ковалевича». Анна Оттовна и Спиридон Тимофеевич Мороз были расстреляны.
1920г. На Базарной площади был организован митинг и торжественное перезахоронение большевиков Арсеничева, Сыровца, Харитонова, Татаренко.
1921 год. Продолжали ремонт двух бронепоездов, но в августе завод был закрыт. Металлические листы для остальных бронемашин были разворованы. Оставленное небольшое количество рабочих было переведено в сторожа. В городе голод.
1921 год. Брат Иван Дмитриевич, закончив школу, поступает в мединститут.
1922г. По решению Каменского городского совета был установлен памятник погибшим революционерам, Прометей.
1922 год. Выходит замуж сестра Александра Дмитриевна за Латышева Павла Петровича.
1925 год. Иван, закончив мединститут, остается работать в институте. В этом же году женится на молодой сотруднице мединститута Брейте Адель Альфонсовне, которая кстати из Каменского.
Иван Дмитриевич Терешин и его супруга Адель Альфонсовна Брейте
Остановка завода. 1923 год.
Продолжал без перерыва работать по своей квалификации на данном заводе. В дальнейшем революционном периоде гражданской войны состоял на военном учете. Была выдана мне, по особому распоряжению, учетная карточка для выполнения работ по военным заказам для больших и малых ремонтов, и нового вооружения бронебашенных бронепоездов. Этот заказ в 1923 году прекратился, а завод был переведен на консервацию, но я и еще один токарь были оставлены при механическом цехе для выполнения разного мелкого ремонта по водоснабжению и других работ.
В декабре 1923 года было опубликовано постановление Главметалла о закрытии Днепровского завода. Этому предшествовала статья Л. Троцкого о концентрации производства – чтобы спасти промышленность, надо полностью загрузить одни предприятия и закрыть другие. Население города уменьшилось по сравнению с 1913 годом более чем в три раза, а количество работающих на заводе – в пять раз.
Завод вновь начал запуск цехов после консервации с 1924 года, а в 1925 году 10 августа, по выдвижению пленумом завкома, членом которого я тогда состоял, меня перевели в ОЭТ тарификатором нормировщиком.
В июне 1925 года в Каменском состоялся показательный суд по делу инженеров Днепровского завода, которые обвинялись в том, что «выполняли заказ бывших владельцев и старались сохранить завод и квалифицированную рабочую силу». Арестовано было 20 "старых специалистов".
В 1925 году работники завода (в основном рабочий персонал) вызывались в отдел кадров. Им предлагалось сотрудничество с ВЧК по соблюдению социалистической законности и сообщению о нарушениях. Разговор заканчивался подпиской о неразглашении.
1926 год-- В отдельное предприятие - Вагоностроительный завод им.Газеты "Правда" - выделилось вагоноремонтное отделение завода им. Дзержинского.
1927 год. Директор завода Манаенков принимал работников завода с жадобами. Моя жалоба была о малой жилой площади для моей семьи. Манаенков обещал решить этот вопрос.
В 1927 году выходит замуж моя сестра Евдокия Дмитриевна за Филичкина Ивана Федоровича.
Иосиф и Мария Манаенковы вместе с детьми.
В 1928 году я был командирован от ОЭТ на 2-х месячные курсы технического нормирования станочных работ, по окончании которых я получил свидетельство.
В 1929 году в сентябре из ОЭТ меня перебросили на работу по нормированию в паровозное депо транспортного цеха, за которым меня и закрепили по штату с декабря месяца вышеуказанного года.
В конце мая 1930 г. на заводе начались чистки. Меня вызвали в Главную контору, где комиссия с представителем ВЧК проводила «беседу». Цель проверки - объяснение своих политических взглядов. Разговор длился шесть часов. Написал свою автобиографию. Оказывается, попал в списки беспартийных специалистов, которых «нужно проверить» и решить, оставлять или нет на заводе.
Особенно интересовались женой, Анастасией, имеющей польские корни. Её и отца Анастасии, так же вызывали в ВЧК.
Анастасия прекратила общаться с знакомыми поляками, а мои знакомые с нами. Особенно отдалились от нас семьи моих сестер Александры Латышевой и Евдокии Филичкиной.
Чистки на заводе им. Дзержинского
Документ, титульный лист которого мы публикуем, в то сложное время, думается, был характерен далеко не только для промышленных предприятий, одним из которых был завод им. Дзержинского. Чистка соваппарата шла по всей стране.
В данном случае в списки для снятия с работы внесены 27 чел., все металлурги. Из них с высшим образованием (от помощника главного инженера до начальников цехов) – 5 чел., со средним и низшим образованием – 22 чел. (в основном мастера и десятники). Примечателен тот факт, что все 27 – беспартийные (на это имеется особая графа). Еще одна графа. обращающая на себя внимание. -“Причины снятия”, Она двойная – “Политические”, и “Деловые”. Вот только несколько формулировок, относящихся к политическим причинам: -“политически неблагонадежен”, “противник Советской власти”, “антисоветский элемент. Имеет крупное хозяйство…”, “бывший офицер белых”. Ну, это еще понятно, а вот причины из этой же – политической – графы, которые на сегодняшний день носят ну просто курьезный характер: “не проводит рационализаторских мероприятий”, “подсиживает ответственных работников”. Правда, тогда, в 30-м, так не считали… В графе “Деловые” все несколько определеннее и ближе к нашим дням: от “относится к делу формально” и “занимается на работе пьянкой” до “старческий возраст”.
Под этим секретным документом стоят подписи двух видных чиновников на ДГЗ – помощника директора по труду Напрасникова и заведующего отделом рабсилы(?) Удовицкого. И приписка, сделанная рукой руководителя секретариата: “По распоряжению директора комбината Манаенкова: Дано задание уполномоченным по чистке совалпарата от Дирекции завода тов. Латураеву, Белич, Григорьеву и Кидулю проверить упомянутых лиц и в зависимости от проверки сделать соответствующие выводы”. И дата – 20 мая 1930 года.
Моя семья в 1930г.
В 1930 году были открыты специальные курсы, с выпуском инженеров механиков Высшего ФЗТК по набору студентов в металлургический институт. Я на них поступил и через 4 года обучения окончил.
Защитив дипломный проект, получил диплом с званием инженера по специальности механика технолога по холодной обработке металлов. Все, получившие диплом и звание инженера, по этому случаю фотографировались. Наряжались по моде так, как выглядели бывшие инженера. На работу и в город так не одевались. У многих одежда родителей и бабушек, из сундуков. Многих ругали за такой маскарад. Я стою в белой шляпе позади.
В 1930 году выходит замуж сестра Мария за Герберта Робертовича Муссо и уезжают в Москву.
1931 год. Младшая дочь, Юля поступает в Киеве в Художественную Академию. Собирали всей семьей.
1932-33г. Голодные годы. Нужна помощь младшей Юле, которая учится в Киеве в Художественной Академии.
1932 г.
Очень тяжело было в эти голодные годы работать, строить дом,
помогать посылками дочери. Посылки в Киев доходили не все. Нельзя, что бы от посылки
исходил запах съестного. В этом нам
помогала любимая Анастасией собачка Чарли.
Если она прижималась к еще не отправленной, упакованной
посылке, значит запах съестного чувствовала. Приходилось заново упаковывать посылку
с большими слоями просмоленной бумаги.
Не повезло нашей Чарли, мужчина из соседнего дома её поймал и больше мы её не
видали. Голодные годы!
1932г. Работал в паровозном депо транспортного цеха ДГЗ в качестве нормировщика разных станковых работ токарно-механического цеха.
В 1932 г. Начали сносить дома Нижней Колонии под строительство аглофабрики. Одновременно между строящимся Дворцом Культуры ДГЗ и улицей Сыровца за полтора года построили 37 двухэтажных домов на 8 квартир каждый. Весь этот район огородили металлическим заборчиком и назвали Городок. В эти дома переселяли людей с Нижней колонии. Этот городок существует и, в настоящее время.
1933г. Участие в строительстве дома по ул. Коммунарной.
До этого строительства, эта улица была застроена старыми домиками. Старое название её было – Четвертая Дачная. После неё, западне была Пятая Дачная (впоследствии – Братская). Часть домиков снесли, с дальнейшим вселением в строящиеся дома.
Хозяева домиков, что сносились, так же участвовали в этой стройке, т.к. им обещали выделить квартиры.
Для временного жилья этих людей был построен двухэтажный дом барачного типа, без подвода воды и канализации. Во дворе этого дома «переселенцев» была водоразборная колонка большой деревянный туалет. В последствии, этот дом останется, долгое время будет под номером 11, для временного жилья, при горжилуправлении. Потом Домнаремонт добавит ему еще один этаж, подведут все коммуникации и ему присвоят №44 к ул. Сыровца.
От станции Тритузная, которая была за перекрестком (пр. Пелина - ул. Спортивная) до ул. Кладбищенской (Сыровца) была протянута ж.д. ветка. Был построен строительный склад, который находился на территории теперешней 6 детской больницы и кооперативных домов Сыровца 53 и 55. Склад стройматериалов предназначался для строительства района жилых домов вдоль этой ж.д. ветки. Дома Сыровца 42 не было. Это был пустырь.
С этого склада нужные стройматериалы подводами подвозились к каждому строящемуся дому.
Дома строились силами будущих жильцов. Организовывались бригады. Им выдавали с этого склада строй материалы, к каждому строящемуся дому был прикреплен прораб, ему выдавали типовые чертежи. Будущие жильцы (рабочие ДГЗ и вагонного завода) после работы с семьями участвовали в строительстве этих домов.
Это были дома (сейчас на ул. Коммунарной) №1, №2, №3, №4 и т.д. до дома №14. Ряд домов (левая сторона, считая от Арсеничева) с четными номерами был построен вдоль железнодорожной ветки. Правее и намечалась улица Коммунарная Западнее еще ряд домов (нечетная сторона). Если смотреть по карте, только параллельно ж.д. ветке, т.е. домов 6 и12, а тем более 10а не было. Промежуток между домами – потом стал называться ул. Коммунарной. Название получившейся новой улице дали Коммунарная, потому что строилась коммунами (бригадами от цехов). Когда, оказалось, что место маловато, а желающих иметь жилье все добавлялось, построили поперек этой улицы еще 2 дома 6й и 12.
В строительстве дома участвовала вся семья. Все дома были построены за полтора года. Кстати, дома №13 не было, жильцов для этого строительства не нашлось – все отказались. Весь этот район домов назвали Новый поселок. ЖЭК взял на учет все дома, и квартиры распределили между застройщиками. Квартирная книжка моего дома сохранилась. После того, как были построены поперечные дома 6 и12 и между домами, улица превратилась в дворы с сараями, курятниками и т.д. Тогда название получившейся новой улице Коммунарная, перенесли на участок, занятый ж. дорогой и стали называть эту часть улицей Коммунарная. А два ряда домов остались по правую сторону улицы.
Не знаю по какой причине одному дому, построенному в 50-х годах по другую сторону Сыровца, присвоили адрес Коммунарная 22. Хотя если смотреть по карте, он на продолжении Коммунарной. Его часто ищут, но не все жильцы улицы знают, где дом 22.
В 1934 г. Мы получил квартиру в доме 9, в строительстве которого участвовала вся наша семья. Тогда названия улицы не было.
В этом же году средняя дочь Оля женится на Сергее Никитовиче Воронине и уезжают в Сталинград (Волгоград).
Фрагмент квартирной книжки тех лет.
1936 год Каменское переименован в Днепродзержинск.
В 1936 году старшая дочь Лена женится на Федоре Феоктистовиче Бибикове и уезжают в г. Серов.
Фото: 1937 год. Мы с женой Анастасией Павловной.
1937 год. Жестокие года!
1937 год. В связи с закрытием заводского кладбища, новое кладбище начало свою работу далеко за городом в районе Самышиной балки.
В 1937 году младшая дочь Юля, по направлению начала работать учителем в школе в г. Гуляйполе.
В 1940 году старшие дочери Лена и Ольга уехали с мужьями на Восток. Лена на Урал, в Серов. Ольга в Сталинград.
В 1940 Юля вышла замуж и с внуком Виталиком жила в Гуляйполе.
1941 год. Началась война.
В июле началась эвакуация завода. На Днепровский завод подали 10 эшелонов для эвакуации оборудования, материалов и специалистов. Последние уезжали в товарных вагонах и на открытых платформах. Эвакуация шла круглосуточно.
Брат Анастасии Кренников Дмитрий Павлович круглосуточно участвовал в погрузке электрооборудования и не заезжая домой уехал на Восток
Эвакуироваться мы с Анастасией не смогли, поезда на восток
были загружены, никаких билетов не было. Для эвакуации нужно было получить удостоверение,
но населению его не раздавали.
Военные годы.
Обстановка в городе.
Заводы, фабрики и др. производства не работали, хотя и был приказ городской управы всем выйти на работу. Осуществить это было невозможно. Многое оборудование было вывезено советской администрацией, многое уничтожено, чтобы не досталось врагу. Об оставшихся в оккупированном городе бывших советских гражданах ни у кого «голова не болела». С точки зрения коммунистической власти, оставшиеся стали изменниками — пособниками врагу, вольными или невольными.
Отступая, советское командование взрывало дома, совершенно не учитывая тот факт, что в домах этих были живые люди. Хорошо известны всем были слова И. В. Сталина во время коллективизации, чисток и других репрессий: «Лес рубят — щепки летят» и ленинские изречения, что цель оправдывает средства и что все, что нужно для дела мировой революции, — морально. «Совесть — понятие, насаждающееся господскими классами для защиты своих интересов». Подобными мерками мерили и немцы. Судьбы гражданского населения интересовали их постольку - поскольку, как потенциальная рабочая сила. Городская управа не имела в достаточной мере ни самостоятельных прав, ни денежных средств, ни даже достаточного числа служащих и сотрудников. Она была марионеточной, но пыталась облегчить по мере возможности положение людей.
Город остался без света и воды.
В первые же дни мы начали чувствовать немецкую политику в национальном вопросе. Русским было приказано сдать радиоприемники, украинцы могли оставить. Украинцев освобождали из плена, русских задерживали. На работу принимали только украинцев, русским в работе отказывали. В немецкой комендатуре заявили: «Против украинцев мы не воюем. Наши враги — русские». Радость от прихода немцев начала рассеиваться, наступало похмелье. Немецкая политика начала проявляться: население раскололось на две части. В дальнейшем немцы старались только поглубже вбить клин национальной вражды.
В немецкой городской комендатуре стояла большая очередь. Это давали пропуска на выезд из города тем, кто жил неподалеку.
Вывешивались приказы, предусматривающие смертную казнь по самым различным поводам: за выход на улицу после 5 часов вечера, за ночлег посторонних, за не сдачу имущества, за отказ от принудительного труда и т. д.
Немецкие военные власти вначале никаких препятствий частной
инициативе не ставили, а даже наоборот, ее поддерживали. На предприятиях
началась регистрация рабочих и служащих, а в учебных заведениях — студентов и
преподавателей.
На предприятиях, где гитлеровцам удавалось возобновить
производство, патриоты различными способами его дезорганизовывали: выводили из
строя станки и оборудование, устраивали аварии, уничтожали сырье и готовую
продукцию. Диверсии проводились и на железнодорожных узлах, крупных станциях, в
паровозных депо
Немцы платили своим рабочим и служащим из местного населения в основном старые советские довоенные ставки, на которые и в мирное время было очень трудно прожить. Люди получали в среднем 500–600, редко 1000 рублей в месяц, не считая вычетов, а на базаре хлеб стоил 80-100 рублей кило, сало и масло 1000–1500 рублей кило, молоко 50 и больше рублей литр, одно яйцо 10 руб. и т. д. Неудивительно, что люди научились все покупать микроскопическими порциями. Обычно сало и масло продавалось кусочками не больше спичечной коробки, а хлеб ломтями толщиной в один палец. И такой кусок хлеба стоил 8-10 рублей. На все остальные продукты цены были соответственные.
При покупках разрешается принимать сдачу только по законом установленному обменному курсу (одна государственная марка равна десяти рублям) карбованцев.
Команде полиции поручается проводить уличные и дорожные проверки.
Конфискованные продукты должны сдаваться сельско-хозяйственному начальнику с
выпиской квитанции о получении.
Так, как во время оккупации для населения не было ни работы, ни магазинов,
то выживали обменом того, что имели дома на продукты в ближайших селах.
Базар.
Между обгоревшими лабазами стояли у заколоченных касс с
лотками или сидели прямо на земле крестьянки или местные торговки, продавали
населению свой нехитрый товар. Перед каждой был разостлан небольшой и обычно
довольно грязный платок, на котором были разложены, смотря по сезону, два
десятка яблок или груш, несколько кочанов капусты, две или три кучки картофеля,
соленые огурцы и почти всегда семечки.
У некоторых, кроме того, были пачки немецкого
сахарина, соль, спички и немецкие, но чаще венгерские папиросы. Рано утром
можно было встретить также молоко, творог, яйца, птицу, мясо и даже сало. Все
эти товары, за исключением молока, были запрещены немцами для свободной продажи
и потому торговцы их старательно прятали. Извлекались они из мешков и корзин,
завернутые в довольно грязные тряпки, и продавались со всевозможными
предосторожностями.
Около этих продавцов была всегда толпа покупателей, так как
достать эти продукты было весьма трудно, в толпе можно было видеть людей,
державших под мышкой печеный хлеб. Это жители продавали полученный по карточкам
хлеб, чтобы купить себе других продуктов. Хлеб этот был почти несъедобным и
состоял на три четверти из перемолотых каштанов, кукурузных отрубей и тому
подобных «эрзацев», и, тем не менее, его покупали, так как другого хлеба не
было.
На другом конце базара стояли густой толпой горожане, продававшие
свои вещи, чаще всего одежду. Редко у кого можно было увидеть на руках новую
или хорошую вещь, в подавляющем большинстве все это было старое, заношенное и
часто дырявое. И все-таки крестьяне охотно покупали даже и это старье: ведь
нового не было, и достать было невозможно. Несколько в стороне на низеньких
скамеечках или просто на нескольких сложенных кирпичах сидели какие-то полуоборванные
старики и старухи, и перед ними прямо на земле были разложены старые гвозди,
винты, гайки, подсвечники, ложки, ножи, старые галоши, какие-то древнего вида украшения,
тряпочки, старые ноты и книги.
Эти люди сидели на тех местах и с тем же товаром
долгие годы еще при советской власти, приход немцев для них ничего не изменил.
Впрочем, и для всей остальной базарной публики смена властей ничего не меняла.
Базары при немцах сохраняли свой старый советский вид, только они стали грязнее
и товары были дороже. Условия же торговли и состав продавцов остались неизменными.
На базаре можно было прочесть местную прессу.
Среди продавцов и покупателей из местных жителей всегда можно было увидеть немецких солдат и особенного много их союзников: венгров, румын, словаков и итальянцев. Немцы больше смотрели и фотографировали непривычное для них экзотическое зрелище. Иногда они продавали спички, папиросы и сахарин. Покупали они почти исключительно семечки, которые они называли «украинским шоколадом». Щелкать семечки немцы сначала не умели, но довольно быстро научились и очень это занятие полюбили.
Далее идет рассказ от третьего лица.
(внук Прокофия Дмитриевича, Виталий).
Так Прокофий Дмитриевич с родителями остались в Днепродзержинске.
Оккупационные власти вели строгий контроль местного населения: все жители подлежали регистрации в полиции, более того, им запрещалось без разрешения покидать места постоянного проживания. Нарушение любого постановления, к примеру, использование колодца, из которого брали воду немцы, могло повлечь за собой строгое наказание вплоть до смертной казни через повешение.
У родителей Прокофия, Дмитрия и Ксении возле дома (7й Базарный переулок, д. 7) был небольшой огород (две сотки), где садили картошку, а вдоль границ огорода росла, как бурьян, «рипа» (топинамбур). Картошку обычно крали воры, поэтому выручал топинамбур.
Квартира на Коммунарной была занята каким-то немецким военным по имени Герберт. Анастасия раз в две недели приходила показаться этому Герберту. Это было обязательно, иначе он, при её длительным отсутствии, должен был заявить в полицию. Анастасия, во время прихода, помогала его денщику готовить обед, остатки которого она брала в дом родителей Прокофия, где Дмитрий лежал больной. Заодно, она брала, для обмена на еду, свои вещи из квартиры, предварительно показав Герберту, что она уносит. Ей выдавалась какая-то бумажка для пока полицейским, которые иногда проверяли на улицах.
Весной, 1942 года из Гуляйполя приезжала Юля с маленьким Виталиком. Она привезла продукты, которые обменяла на свои рисунки (в то время ценились копии икон маслом). Прокофий изготовлял из дерева рамки для икон, которые покрывались золотистой краской, а потом лаком. Рамки и заготовки для иконок Юля увезла с собой в Гуляйполе. Пробыла в Днепродзержинске неделю и уехала вместе с Виталием. Остаться не могла, должна была явиться в Гуляйполе в полицию. Справка была там выдана на неделю. А здесь, в Днепродзержинске регистрироваться боялась. Могло открыться, что она комсомолка.
Зимой 1942 года умер отец Прокофия, Дмитрий Нестерович. Прокофий договорился за лошадь с санями.
Хоронили, за санями шли Прокофий, Анастасия, её сестра Антонина, Ксения и две соседки. Похоронили на городском кладбище возле Самышиной балки. Ни врачей, ни документов никто не требовал.
Приезжала Юля с Виталием, еще раз, весной 1943 года. Это было, где-то в мае. Как ей удавалось договариваться с немцами-железнодорожниками? В качестве платы, за проезд уходило три килограмма сала и сотня яиц.
Приказы были развешаны по городу 20 сентября. Утром, 21
сентября 1943 года, собрав чемодан и небольшой мешочек, вышли из города, по
направлению Кринички. Говорили нужно идти к селу Анновка, но это далеко. Таков
был приказ немцев. Ожидались бои в городе. Те, кто не ушел из города, привлекались
к рытью окопов, а уклоняющихся – к расстрелу.
Мама Прокофия, Ксения идти не захотела, отдала
нам два золотых колечка и иконку, и осталась дома в 7м Ново-базарном переулке.
Остановились в с. Кринички у одинокой женщины. Муж её был мобилизован в августе
1941. Прожили у неё до 25 октября, пошли слухи, что Каменское освобождают.
Решили идти домой. Возвращались через с. Николаевка, и через станцию Баглей.
Анастасию удалось посадить на попутную подводу. Прокофий шел за ней пешком. В город
пришли утром 26 октября. Немцев не было. Пошли сразу к маме и здесь увидели ужасную
картину. Она лежала на пороге дома мертвая. На спине огромная рана, наверное,
ножом. В доме подушки и матрасы порезаны, все перевернуто. Соседка сказала, что
это были мародеры. Они искали золото. Соседка им отдала золотое кольцо и её не
тронули. А у Ксении золота не оказалось, её пытали, а потом зарезали. У Прокофия
произошел приступ. Потерял сознание, пошла носом кровь. Он винил себя, что если
бы не взяли у неё золото, может она осталась бы жива.
Соседка побежала к площади, там она видела санитаров. Пришедшая
военная санитарка привела его в чувство, дала успокаивающее. Он не мог больше
находиться в этом доме.
Прокофий и Анастасия пошли к её сестре Антонине, она жила возле
мельницы, на Сыровца. Там он остался, а Анастасия и Антонина пошли к убитой маме
и организовали похорон. Им помогли наши солдаты, и к вечеру маму Прокофия похоронили
недалеко от Дмитрия Нестеровича.
На следующее утро 27 октября Прокофий и Анастасия пошли к
своему дому на Новом поселке (ул. Коммунарная). Но к 9 дому не дошли. Проходя мимо
дома 14, их встретила знакомая из этого дома Янина Мамчиц. Она сказала, что дом
почти пустой и они могут выбрать в нем себе жильё. Янина с мужем и сыном только
вчера вернулись с Урала. Мужа звали Карл, он потом работал в КИПе завода. Они и
до войны занимали квартиру номер 29, но до войны они жили с уплотнением. Вторую
комнату занимала семья Кушковских, Генрих, его жена Стася и маленькая дочь Зося,
которые так же не смогли эвакуироваться перед войной. Анастасия была в хороших
отношениях с этими семьями. Так, как Генрих был хорошим конструктором и участвовал
в восстановлении мартена-2, завод выделил ему отдельную квартиру в доме на Москворецкой.
Дом на Коммунарной 14, оказался в управлении ЖКО вагонного
завода.
Заводом в ЖКО были назначены управдомами из жильцов, которые
обходили квартиры и составляли списки жильцов и пустых квартир. По мере увеличения
количества рабочих на заводе, заселялись пустые квартиры и часто в двухкомнатные
квартиры вселялись две семьи.
Дважды, 10 октября и 15 ноября 1943 года, Прокофия вызвали в
военкомат. В костеле, где был организован прием, два человека из НКВД подробно
расспрашивали чем занимался в оккупации с 1941 по1943 год. После дал подписку о
неразглашении разговора.
Были слухи, что в костеле нас проверяли представители Смерш.
После «беседы», как «бывшему в оккупации», 1 ноября оформили
пропуск, и Прокофий приступил к работе в железнодорожном цехе нормировщиком. Но
первые два месяца была работа по восстановлению и наладке работы цеха. Работал
по 12 часов в день. Людей квалифицированных не хватало. В цехе работало много
женщин и подростков.
Первая волна демобилизации началась в июле 1945 года.
Некоторые работы, по нормированию, выполнял дома после работы.
Это были работы по уточнению норм на выполнение слесарных работ. Справочников
не было. Дома, на подоконнике, установил тиски и выполнял слесарные работы,
делая хронометраж.
Спал по 3 часа в сутки. Утром, по гудку, должен быть на заводе. Опоздание могло
окончится судом или тюрьмой.
В заводе начали работать столовые, по талонам можно было
получить паёк для семьи. Магазины работали не все.
В декабре получил карточки на питание семьи, на двух
человек.
В доме отопления еще нет. На базаре удалось купить «буржуйку».
В комнате пробил в
стене отверстие в дымоход соседней квартиры. Дрова из срубленных деревьев в Самышиной
балке возили на самодельной тачке. Анастасия собирала уголь вдоль железной дороги,
идущей рядом с цемзаводом.
В 1944 году из Гуляйполя приехала дочь Юля с маленьким
Виталиком. Муж её, Иван пропал безвести. Зимовали 44й год вчетвером. В одной
комнате три кровати и «буржуйка». На ней и еду готовили. В июле 1944г., Юля
устроилась на работу учителем черчения, рисования и военного дела в школе № 19
и в педучилище. В 1945 году не прошла медкомиссию, в связи с бывшей болезнью
туберкулезом. По рекомендации медиков, направили на работу в санаторный детсад №33,
для детей, переболевших туберкулезом.
Детсад находился в городском парк
Немає коментарів:
Дописати коментар