"Город Энтузиастов" - рассказ украинского писателя Вадима Охрєменко о посещении Каменского в 1930 г.
На станции Баглей, рядом со сбившимися в кучу тачанками, выстроились шикарным полукругом местные автосилы.
Я поразился. Это было похоже на передвижной музей Автодора, где в качестве экспонатов фигурировали древнейшие в мире машины, родоначальники теперешних четырехцилиндровых стальных бегунов. Это походило на выставку моделей первых авто, где можно наглядно ознакомиться с потугами изобретателей в области искания основной формы автомобиля.
Длинные, как катафалки, яйцевидные, смахивающие на пароконные ландо, необычайно высокие и низенькие, как вокзальные тележки,— они стояли у станционного подъезда, эти почетные ветераны бензинной тяги. Посередине, громадным хлебным фургоном, гордо высился фиолетовый автобус с продавленными боками.
Мой выбор пал на изящный четырехместный сундук с мотоциклетными передними колесами. Я влез девятым и чинно присел на чьи-то безропотно подставленные колени.
Сирена вскрикнула дико, «люкс» захлебнулся бензинной гарью, подпрыгнул, но с места не тронулся.
Шофер, стиснутый двумя сидевшими рядом с ним пассажи* рами, деловито вылез прямо через моторную коробку. Он долго вертел ручку, приколачивал молотком какие-то валики, и.мы, наконец, поехали под восторженные вопли станционных мальчишек.
Все шесть машин, вздымая чудовищное облако пыли, ползли по немощеной, изборожденной рытвинами дороге.
Первым «пристал» автобус. За ним яйцевидный «гелла- крикет», потерявший шину. Потом — мы. В баке нашей машины закипела вода, и пришлось поджидать, пока она охладится.
Машины чинились поминутно, на виду друг у друга. Шоферы бегали занимать ключи и насосы.
Это была какая-то своеобразная игра в автомобильную езду. Дорога от Баглея до Каменского походила на ремонтную мастерскую. И что всего занятней,— машины соревновались между собою. Да, да,— существовал специальный социалистический договор, в котором были такие пункты, как «минимальное количество поломок, простоев, задержек в пути». И вот, на основании этого договора, шоферы, толкаемые особым «ударническим» чувством, силились обогнать друг дружку. Пассажиры, естественно, тоже приходя в азарт, осыпали обгоняемых «противников» градом язвительных насмешек.
Как бы то ни было, но мы в Каменское все-таки попали.
И когда наш «люкс», пушистый и серый от пыли, прибывший одним из первых, пересекал базарную площадь, все мы, девять пассажиров, вдруг смущенно потупили глаза. На солнцепеке, у каруселей, уж мирно похрустывали сеном из подвесных торб... извозчичьи лошадки, виденные нами час тому назад перед станцией.
С заборов и щитов горланили яркие афиши: «Все в Автодор...»
Рассказанное выше, к великому прискорбию, не анекдот. Это чрезвычайно характерное явление, иллюстрирующее жуткий разнобой в темпах среди различных отраслей строительства.
В самом деле, Каменское, этот чисто индустриальный центр, растет с лихорадочной поспешностью. На площади громадных заводов создаются целые новые цехи, строятся по последнему слову техники гигантские коксовые печи и домны, в городе, на месте смрадных облупленных хибарок, уже высятся десятки рабочих жилых домов — и вот, наряду со всем этим, дорога от Каменского до ближайшей станции Баглей представляет собой мерзкий, допотопный, изрытый колдобинами проселок, по которому ползают описанные выше автоинвалиды.
Посреди Каменского воздвигнут великолепный Дворец культуры, выстроены три новых огромных памятника, а рядом сладостно потягиваются свиньи в проселочной грязи, дружно выхрюкивая хвалу бескультурью, хвалу местным планирующим органам, забывшим о самом -главном — о путях сообщения.
Металлозавод имени Дзержинского по качеству и количеству выпускаемой продукции неуклонно идет в голове всех однородных ему заводов Союза. По выполнению промфинплана этот завод, выгоняющий от 8 до 10 процентов продукции сверх установленной нормы, является образцовым.
Только неистовыми большевистскими темпами работы можно пояснить постоянное первенство дзержинцев.
Нужно включиться, врасти в повседневную, полную грохота и лязга трудовую жизнь индустриального гиганта, чтобы увидеть явственно результаты этих большевистских темпов, чтобы почувствовать и узнать, как стучат в такт стальному мощному сердцу динамо — десять тысяч рабочих сердец, как армия бойцов трудового фронта сливает свое учащенное дыхание с горячим дыханием домен.
Высоко, под сводами цехов, в зареве огнедышащих печей, в клубах дыма и пара неслышно движутся громадные мостовые краны. Их ажурные фермы скользят, как призраки, узоря стены причудливыми перемежающимися тенями.
Маяча в широком окне контрольной вышки, руководит выплавкой седобородый бригадир Куприяныч. Поминутно подносит он к глазам синее солнышко. Отдает короткие распоряжения.
Вот из пылающей пасти конвертера льется сталь. А сбоку, к эстакаде, уже подходит паровозик, толкающий платформу с новой порцией багряного чугуна.
Движения сталеваров точны и размеренны. Секунда — и платформа с расплавленным чугуном уже стоит на подъемнике. Другая — и подъемник пошел кверху. На эстакаде подхватили платформу чугунщики. Прицепили к мощному приводу. Пошел чугун к конвертеру.
А тем временем ковш со сталью опустился на гидравлической площадке вниз. Повернулась площадка носом к «канаве». Там уже расставлены в строгом порядке формы — изложницы. Старший канавщик, Марко Пирог, высокий парнюга из матросов, извиваясь от нестерпимого жара, бросается к рычагу. Открыл — потекла сталь тонкой струйкой в изложницу.
Наверху вывернули ребята в конвертер шестипудовый ковш чугуна. Тотчас же резко, предостерегающе вскрикнул сигнальный гудок. Со страшной силой устремился к формам нагнетаемый воздух.
Зарычал, медленно поворачиваясь, конвертер, взметнулся к небу огненный столб.
Раз, раз, раз! Движение за движением, процесс за процессом. Три агрегата работают непрерывно. Некогда покуривать, некогда болтать людям, некогда утереть едкий пот, заливающий глаза. Разводит руками Марко Пирог. Плюет в сторону, говорит! досадливо цокая:
— Эх, и почему в сутках только двадцать четыре часа...
И добавляет ругательство, длинное, матросское, но добавляет его скороговоркой, потому что время не ждет, снова бросается парень к рычагу. Работа ударная, упорная, упряма и — ругнуться не дает.
Внимательный, послушный кран подошел и замер. Схватил наполненную изложницу крючком за уши, потащил, понес из цеха. Навстречу ему, из прокатного, движется другой, с гигантской лапой. Перехватил тяжелую ношу, встряхнул изложницу, ударил штангой. Выпала прочь двухсотпудовая
красная болванка.
Новый кран захватил ее хищным клювом. Поволок в томильные печи...
Большевистские темпы, рационализация производства, конвейерная система, пролетарский-творческий энтузиазм - вот то большое, главное, на чем зиждется первенство дзержинцев.
Бооль-ше чугуна, боль-ше стали, - шипят, напруживаясь, домны.
— Боль-ше, боль-ше, боль-ше,— ухают прокатные станки.
— Да-вай, да-вай,— стучат паровые молоты.
И люди дают! Они дают все больше и больше. Они знают, что -каждая лишняя тонна стали — это лишняя рельса, лишний трактор, лишний маховик, лишняя партия кровельных листов.
Они дают. Они делают все возможное. А зачастую и совершенно непостижимое, кажущееся невозможным.
Да, такое вот невозможное совершилось еще недавно, весной, на глазах у всех.
Одну из пяти домен нужно было остановить для ремонта. Кирпичная кладка в одной стороне печи износилась и прогорела до катастрофических .пределов — до четверти аршина. Уже началось зловещее выпучивание кожуха. Громадине грозила неизбежная авария.
На экстренном совещании наших и иностранных специалистов было решено прекратить работу домны не менее чем на два с половиною месяца.
Тогда бригада старых доменщиков, во главе с инженером Нещерет и обер-мастером Ровенским, выступила со своим предложением: отремонтировать домну на ходу в недельный срок.
И это невероятное, неслыханное предложение было принято. Все прекрасно учитывали, что вынужденная недовыработка в 120 тысяч тонн чугуна приведет к грандиозному срыву промфинплана. И неистовая бригада взялась за работу.
Вы представляете себе, что значит перекладывать стенку . домны на ходу, то есть не туша вовсе раскаленную махину, начиненную сверху донизу огненной рудой и коксом?
На специально сооруженных лесах люди стояли длинной вереницей. Кам'енщики подавали им приготовленные, обмазанные огнеупорной глиной полуметровые кирпичи. Из-под поспешно отрываемого кожуха печи вырывался наружу сумасшедший жар. Он осмаливал волосы, мутил сознание.
Ядовитый коксовый газ не давал дышать. Люди работали.
Они выдергивали, выколачивали прогоревшую кладку, и в каждую образовавшуюся дыру тотчас же загоняли новый кирпич. Физическая возможность позволяла одному человеку в один прием заложить только один кирпич. Сделавши это, он, задыхаясь, отбегал в сторону, и его моментально окатывали водой.
На смену ему подбегал новый.
Пять брандспойтов работали непрерывно, заливая водой место ремонта.
Густая завеса пара днем и ночью колыхалась над лесами. У подножия печи дежурил врачебный пункт.
Домна яростно пыжилась, исходила адским жаром, грозя испепелить бригаду энтузиастов. Злорадно хохотал в печи расплавленный чугун. Но напрасно! Ряды новой кладки неуклонно росли вверх и вширь.
Дни и ночи бежали, как часы, как минуты. Немецкие инженеры, люди в клетчатых широчайших штанах, не делавшие обычно ни шагу из уютного конструкторского бюро,— теперь, взволнованно шепчась, записывая что-то в блокноты, торчали у места работ.
— Осуорошно, ум готтес виллен ” (ради Бога), осторошно,— то и дело повизгивали они.
Работа была закончена на день ранее намеченного срока, ровно в шесть дней.
Несчастных случаев, не было.
Выплавки продолжались.
Промфинплан не был поколеблен.
Я как сейчас вижу — последняя партия доменщиков, закончив работу, слезла вниз.
Люди разминали отяжелевшие плечи. Устало улыбаясь, присаживались на чугунных чушках и, задравши головы, смотрели на залатанное ими огнедышащее тело домны.
Немецкий инженер Шпренглер, низенький, толстый человечек, порывисто бросился к старику Ровенскому с поздравлениями.
.— Это просто подвиг, это восхитительно и ужасно... Администрация должна много заплатить вам, товарищ, за такую работу,— затараторил он через переводчика.
Мастер, не спавший четыре ночи подряд и почти потерявший дар речи, угловато махнул рукою.
— Скажи немцу,— измученно просил он переводчицу,— скажи, что мы на себя работаем, понимаешь, на се-бя!
Таковы дзержинцы, обитатели Каменского, обитатели города, в котором нет ни одной пивной и ни одной церкви, а есть металлургический гигант завод— гордость всего Советского Союза.
Я поразился. Это было похоже на передвижной музей Автодора, где в качестве экспонатов фигурировали древнейшие в мире машины, родоначальники теперешних четырехцилиндровых стальных бегунов. Это походило на выставку моделей первых авто, где можно наглядно ознакомиться с потугами изобретателей в области искания основной формы автомобиля.
Длинные, как катафалки, яйцевидные, смахивающие на пароконные ландо, необычайно высокие и низенькие, как вокзальные тележки,— они стояли у станционного подъезда, эти почетные ветераны бензинной тяги. Посередине, громадным хлебным фургоном, гордо высился фиолетовый автобус с продавленными боками.
Мой выбор пал на изящный четырехместный сундук с мотоциклетными передними колесами. Я влез девятым и чинно присел на чьи-то безропотно подставленные колени.
Сирена вскрикнула дико, «люкс» захлебнулся бензинной гарью, подпрыгнул, но с места не тронулся.
Шофер, стиснутый двумя сидевшими рядом с ним пассажи* рами, деловито вылез прямо через моторную коробку. Он долго вертел ручку, приколачивал молотком какие-то валики, и.мы, наконец, поехали под восторженные вопли станционных мальчишек.
Все шесть машин, вздымая чудовищное облако пыли, ползли по немощеной, изборожденной рытвинами дороге.
Первым «пристал» автобус. За ним яйцевидный «гелла- крикет», потерявший шину. Потом — мы. В баке нашей машины закипела вода, и пришлось поджидать, пока она охладится.
Машины чинились поминутно, на виду друг у друга. Шоферы бегали занимать ключи и насосы.
Это была какая-то своеобразная игра в автомобильную езду. Дорога от Баглея до Каменского походила на ремонтную мастерскую. И что всего занятней,— машины соревновались между собою. Да, да,— существовал специальный социалистический договор, в котором были такие пункты, как «минимальное количество поломок, простоев, задержек в пути». И вот, на основании этого договора, шоферы, толкаемые особым «ударническим» чувством, силились обогнать друг дружку. Пассажиры, естественно, тоже приходя в азарт, осыпали обгоняемых «противников» градом язвительных насмешек.
Как бы то ни было, но мы в Каменское все-таки попали.
И когда наш «люкс», пушистый и серый от пыли, прибывший одним из первых, пересекал базарную площадь, все мы, девять пассажиров, вдруг смущенно потупили глаза. На солнцепеке, у каруселей, уж мирно похрустывали сеном из подвесных торб... извозчичьи лошадки, виденные нами час тому назад перед станцией.
С заборов и щитов горланили яркие афиши: «Все в Автодор...»
Рассказанное выше, к великому прискорбию, не анекдот. Это чрезвычайно характерное явление, иллюстрирующее жуткий разнобой в темпах среди различных отраслей строительства.
В самом деле, Каменское, этот чисто индустриальный центр, растет с лихорадочной поспешностью. На площади громадных заводов создаются целые новые цехи, строятся по последнему слову техники гигантские коксовые печи и домны, в городе, на месте смрадных облупленных хибарок, уже высятся десятки рабочих жилых домов — и вот, наряду со всем этим, дорога от Каменского до ближайшей станции Баглей представляет собой мерзкий, допотопный, изрытый колдобинами проселок, по которому ползают описанные выше автоинвалиды.
Посреди Каменского воздвигнут великолепный Дворец культуры, выстроены три новых огромных памятника, а рядом сладостно потягиваются свиньи в проселочной грязи, дружно выхрюкивая хвалу бескультурью, хвалу местным планирующим органам, забывшим о самом -главном — о путях сообщения.
Металлозавод имени Дзержинского по качеству и количеству выпускаемой продукции неуклонно идет в голове всех однородных ему заводов Союза. По выполнению промфинплана этот завод, выгоняющий от 8 до 10 процентов продукции сверх установленной нормы, является образцовым.
Только неистовыми большевистскими темпами работы можно пояснить постоянное первенство дзержинцев.
Нужно включиться, врасти в повседневную, полную грохота и лязга трудовую жизнь индустриального гиганта, чтобы увидеть явственно результаты этих большевистских темпов, чтобы почувствовать и узнать, как стучат в такт стальному мощному сердцу динамо — десять тысяч рабочих сердец, как армия бойцов трудового фронта сливает свое учащенное дыхание с горячим дыханием домен.
Высоко, под сводами цехов, в зареве огнедышащих печей, в клубах дыма и пара неслышно движутся громадные мостовые краны. Их ажурные фермы скользят, как призраки, узоря стены причудливыми перемежающимися тенями.
Маяча в широком окне контрольной вышки, руководит выплавкой седобородый бригадир Куприяныч. Поминутно подносит он к глазам синее солнышко. Отдает короткие распоряжения.
Вот из пылающей пасти конвертера льется сталь. А сбоку, к эстакаде, уже подходит паровозик, толкающий платформу с новой порцией багряного чугуна.
Движения сталеваров точны и размеренны. Секунда — и платформа с расплавленным чугуном уже стоит на подъемнике. Другая — и подъемник пошел кверху. На эстакаде подхватили платформу чугунщики. Прицепили к мощному приводу. Пошел чугун к конвертеру.
А тем временем ковш со сталью опустился на гидравлической площадке вниз. Повернулась площадка носом к «канаве». Там уже расставлены в строгом порядке формы — изложницы. Старший канавщик, Марко Пирог, высокий парнюга из матросов, извиваясь от нестерпимого жара, бросается к рычагу. Открыл — потекла сталь тонкой струйкой в изложницу.
Наверху вывернули ребята в конвертер шестипудовый ковш чугуна. Тотчас же резко, предостерегающе вскрикнул сигнальный гудок. Со страшной силой устремился к формам нагнетаемый воздух.
Зарычал, медленно поворачиваясь, конвертер, взметнулся к небу огненный столб.
Раз, раз, раз! Движение за движением, процесс за процессом. Три агрегата работают непрерывно. Некогда покуривать, некогда болтать людям, некогда утереть едкий пот, заливающий глаза. Разводит руками Марко Пирог. Плюет в сторону, говорит! досадливо цокая:
— Эх, и почему в сутках только двадцать четыре часа...
И добавляет ругательство, длинное, матросское, но добавляет его скороговоркой, потому что время не ждет, снова бросается парень к рычагу. Работа ударная, упорная, упряма и — ругнуться не дает.
Внимательный, послушный кран подошел и замер. Схватил наполненную изложницу крючком за уши, потащил, понес из цеха. Навстречу ему, из прокатного, движется другой, с гигантской лапой. Перехватил тяжелую ношу, встряхнул изложницу, ударил штангой. Выпала прочь двухсотпудовая
красная болванка.
Новый кран захватил ее хищным клювом. Поволок в томильные печи...
Большевистские темпы, рационализация производства, конвейерная система, пролетарский-творческий энтузиазм - вот то большое, главное, на чем зиждется первенство дзержинцев.
Бооль-ше чугуна, боль-ше стали, - шипят, напруживаясь, домны.
— Боль-ше, боль-ше, боль-ше,— ухают прокатные станки.
— Да-вай, да-вай,— стучат паровые молоты.
И люди дают! Они дают все больше и больше. Они знают, что -каждая лишняя тонна стали — это лишняя рельса, лишний трактор, лишний маховик, лишняя партия кровельных листов.
Они дают. Они делают все возможное. А зачастую и совершенно непостижимое, кажущееся невозможным.
Да, такое вот невозможное совершилось еще недавно, весной, на глазах у всех.
Одну из пяти домен нужно было остановить для ремонта. Кирпичная кладка в одной стороне печи износилась и прогорела до катастрофических .пределов — до четверти аршина. Уже началось зловещее выпучивание кожуха. Громадине грозила неизбежная авария.
На экстренном совещании наших и иностранных специалистов было решено прекратить работу домны не менее чем на два с половиною месяца.
Тогда бригада старых доменщиков, во главе с инженером Нещерет и обер-мастером Ровенским, выступила со своим предложением: отремонтировать домну на ходу в недельный срок.
И это невероятное, неслыханное предложение было принято. Все прекрасно учитывали, что вынужденная недовыработка в 120 тысяч тонн чугуна приведет к грандиозному срыву промфинплана. И неистовая бригада взялась за работу.
Вы представляете себе, что значит перекладывать стенку . домны на ходу, то есть не туша вовсе раскаленную махину, начиненную сверху донизу огненной рудой и коксом?
На специально сооруженных лесах люди стояли длинной вереницей. Кам'енщики подавали им приготовленные, обмазанные огнеупорной глиной полуметровые кирпичи. Из-под поспешно отрываемого кожуха печи вырывался наружу сумасшедший жар. Он осмаливал волосы, мутил сознание.
Ядовитый коксовый газ не давал дышать. Люди работали.
Они выдергивали, выколачивали прогоревшую кладку, и в каждую образовавшуюся дыру тотчас же загоняли новый кирпич. Физическая возможность позволяла одному человеку в один прием заложить только один кирпич. Сделавши это, он, задыхаясь, отбегал в сторону, и его моментально окатывали водой.
На смену ему подбегал новый.
Пять брандспойтов работали непрерывно, заливая водой место ремонта.
Густая завеса пара днем и ночью колыхалась над лесами. У подножия печи дежурил врачебный пункт.
Домна яростно пыжилась, исходила адским жаром, грозя испепелить бригаду энтузиастов. Злорадно хохотал в печи расплавленный чугун. Но напрасно! Ряды новой кладки неуклонно росли вверх и вширь.
Дни и ночи бежали, как часы, как минуты. Немецкие инженеры, люди в клетчатых широчайших штанах, не делавшие обычно ни шагу из уютного конструкторского бюро,— теперь, взволнованно шепчась, записывая что-то в блокноты, торчали у места работ.
— Осуорошно, ум готтес виллен ” (ради Бога), осторошно,— то и дело повизгивали они.
Работа была закончена на день ранее намеченного срока, ровно в шесть дней.
Несчастных случаев, не было.
Выплавки продолжались.
Промфинплан не был поколеблен.
Я как сейчас вижу — последняя партия доменщиков, закончив работу, слезла вниз.
Люди разминали отяжелевшие плечи. Устало улыбаясь, присаживались на чугунных чушках и, задравши головы, смотрели на залатанное ими огнедышащее тело домны.
Немецкий инженер Шпренглер, низенький, толстый человечек, порывисто бросился к старику Ровенскому с поздравлениями.
.— Это просто подвиг, это восхитительно и ужасно... Администрация должна много заплатить вам, товарищ, за такую работу,— затараторил он через переводчика.
Мастер, не спавший четыре ночи подряд и почти потерявший дар речи, угловато махнул рукою.
— Скажи немцу,— измученно просил он переводчицу,— скажи, что мы на себя работаем, понимаешь, на се-бя!
Таковы дзержинцы, обитатели Каменского, обитатели города, в котором нет ни одной пивной и ни одной церкви, а есть металлургический гигант завод— гордость всего Советского Союза.
Зачитан на заседании краеведческого общества 11/07/2019 г.
Немає коментарів:
Дописати коментар